Про жертвы, которых никто не просит

Сама себя не узнаю, но мне вдруг жутко захотелось дома натыкаться на разбросанные игрушки, на маленькие ботиночки в прихожей, на диски с мультфильмами перед телевизором, на... в общем, ЗАХОТЕЛОСЬ. И сказать ту самую фразу, которая резонирует с утра, услышанная где-то краем уха: "Наш сын так похож на тебя!". Гордо так сказать. И потом пойти гулять в соседний парк, с обязательным мороженым, поп-корном, сладкой ватой и черт-знает-чем еще таким же легкомысленным и радостным, и валяться на траве, и хохотать, и дрыгать ногами...
Но этого не будет никогда.
Почему? Да потому, что я очень похожа на свою бабушку...
Моя бабушка очень любила жертвовать собой.
Она вообще была натурой жертвенной – демонстративно отказывалась от фруктов в пользу дедушки, например. Полночи стирала и гладила ему рубашки, чтобы утром было «свежее». Демонстративно вставала к плите с высоким давлением, чтобы встретить мужа с работы горячим ужином. Демонстративно бежала с температурой на рынок, чтобы купить деду свеженького творога. Демонстративно тратила свою отложенную от зарплаты «заначку» не на шифоновую кофточку, а на электробритву – в подарок мужу. Ей было хорошо от мысли, что она жертвует собой ДЛЯ мужа.
Никто не просил этих жертв. Дед спокойно мог пережить денек без свежего творога, сам мог разогреть себе ужин и побриться традиционной бритвой. Но бабушка добровольно складывала свои жертвы на алтарь у ног любимого человека – и дед даже мысль перестал допускать что, в принципе, он может и должен что-то делать сам.
И бабушка сама стала заложницей своей жертвенности.
Все стали считать, что стоящая у плиты, ночами стирающая и отказывающаяся «для кого-то» от всего бабушка – это норма. Нечто само собой разумеющееся.
И перестали эти жертвы замечать.
И ценить их перестали.
И даже стали раздраженно недоумевать, когда бабушка вдруг НЕ бежала на рынок, НЕ отдавала сэкономленные гроши, НЕ подносила утром крахмальные рубашки… Бабушка иной раз не выдерживала, бунтовала, требовала к себе иного отношения… а потом все равно втихую жертвовала. Всем, что у нее было.
… да, она сама виновата в том, что приучила мужа к мысли о собственной неприхотливости, о всепрощении, всетерпении… приучила к тому, что она создана облегчать жизнь - в каждой мелочи, в каждой ерунде. И она всем своим существом эту жизнь облегчала, так как до конца своей жизни прожила с мыслью, что нет никого на свете лучше ее мужа… ей было это нужно самой.
Она была еврейская женщина, а еврейская женщина – считай, женщина восточная, смиренная, верная. Жертвенная.
Нет, дедушка ее любил, конечно. Но любил, как любят удобную обувь, как органайзер, как полезный в хозяйстве миксер. Когда он есть – не замечаешь его, просто пользуешься. А замечаешь только, когда он сломается.
И когда она «сломалась», все сразу поняли, как много было жертв. И как без них тяжело.
… иной раз спорим с моими двоюродными сестрами о нашей общей бабушке. И когда они мне говорят: «Но ведь никто же не просил ее приучать мужа к этому!...», мне немного стыдно и странно это слушать.
Ведь если человека любишь, разве не в радость сделать его жизнь чуточку легче?
...Я слишком люблю. Слишком. Так сильно, что мою любовь перестают ценить и замечать.
...Наверное, я тоже была бы настоящей еврейской женой. Не ярким приключением, не роковой страстью всей жизни - а надежным таким миксером.
Который замечаешь только тогда, когда он «ломается» и перестает подавать к завтраку свежий сок.