...Ты знаешь, если ударить в солнечное сплетение, человек задохнется.
Если ударить его туда словами - он останется жить, но дышать он уже не будет.
Он будет ходить, говорить, улыбаться так, будто ничего не случилось, пить кофе и даже кокетничать с Вадиком из соседнего отдела.
Но дышать ему будет нечем.
И он привыкнет не дышать, приспособится, будет прихватывать воздух ртом... он же должен жить. Каждый день совершать набор определенных действий. Говорить какие-то слова. И стараться, чтобы не заметили, как его, человека, от удара-то всего скрючило, скукожило, как он за живот за свой хватается, как лицом синеет от нехватки кислорода...
А потому что никто не должен знать настоящий цвет его лица.
...Куда целится человек, который знает все твои больные места? Куда он, мать его, целится, да еще ногою, да еще с разворота? Куда-куда... Туда. Именно туда, куда и хотел попасть - в солнечное сплетение, в живот, в беззащитный доверчивый живот, который от него никто не думал прикрывать.
...Ты знаешь, а я тебя люблю. Я очень большая дура, потому, что боюсь говорить это вслух. Я сотни раз говорила тебе это про себя, а вот вслух - не могу.
Я просто не хочу получить ногой в живот.
Это ведь очень больно - нога такая большая и твердая, а живот - маленький и мягкий.
Знаю-знаю-знаю, не спорь даже: еще как получу! Получила ведь уже. Нога-то у тебя вон какая. Тренированная.
А я все равно тебя люблю. Приспособилась как-то вот, приноровилась - знай хожу себе, улыбаюсь, люблю потихоньку и никому не мешаю жизнь жить. Ведь не мешаю же, правда?
И вот честное слово, не надо мне от тебя ничего. Не надо ни букетов, ни конфетов, ни лимузина заграничного. Мне и так хорошо.
Ты просто не забывай, что я - живая. Что меня нельзя часто ногою - в живот.
Что даже если я улыбаюсь и кокетничаю с Вадиком, то это не значит, что мне легко дышать.
А я все равно не покажу, что мне больно.
Пусть ты будешь думать, что мне ни чуточки не больно.
ведь Куклы не умирают.
Их хоронят живыми.
Если ударить его туда словами - он останется жить, но дышать он уже не будет.
Он будет ходить, говорить, улыбаться так, будто ничего не случилось, пить кофе и даже кокетничать с Вадиком из соседнего отдела.
Но дышать ему будет нечем.
И он привыкнет не дышать, приспособится, будет прихватывать воздух ртом... он же должен жить. Каждый день совершать набор определенных действий. Говорить какие-то слова. И стараться, чтобы не заметили, как его, человека, от удара-то всего скрючило, скукожило, как он за живот за свой хватается, как лицом синеет от нехватки кислорода...
А потому что никто не должен знать настоящий цвет его лица.
...Куда целится человек, который знает все твои больные места? Куда он, мать его, целится, да еще ногою, да еще с разворота? Куда-куда... Туда. Именно туда, куда и хотел попасть - в солнечное сплетение, в живот, в беззащитный доверчивый живот, который от него никто не думал прикрывать.
...Ты знаешь, а я тебя люблю. Я очень большая дура, потому, что боюсь говорить это вслух. Я сотни раз говорила тебе это про себя, а вот вслух - не могу.
Я просто не хочу получить ногой в живот.
Это ведь очень больно - нога такая большая и твердая, а живот - маленький и мягкий.
Знаю-знаю-знаю, не спорь даже: еще как получу! Получила ведь уже. Нога-то у тебя вон какая. Тренированная.
А я все равно тебя люблю. Приспособилась как-то вот, приноровилась - знай хожу себе, улыбаюсь, люблю потихоньку и никому не мешаю жизнь жить. Ведь не мешаю же, правда?
И вот честное слово, не надо мне от тебя ничего. Не надо ни букетов, ни конфетов, ни лимузина заграничного. Мне и так хорошо.
Ты просто не забывай, что я - живая. Что меня нельзя часто ногою - в живот.
Что даже если я улыбаюсь и кокетничаю с Вадиком, то это не значит, что мне легко дышать.
А я все равно не покажу, что мне больно.
Пусть ты будешь думать, что мне ни чуточки не больно.
ведь Куклы не умирают.
Их хоронят живыми.